Этот год я записала тысячами знаков заметок, которые выложила на фейсбуке. Я сама себе придумала не подкреплять их фотографиями, чтобы то было просто текстом, где читающий снимает свое кино. В августе я наконец-то разобрала три сезона фотографий и вспомнила все заново, так получилась ретроспектива зимы.
Моя бабушка каждый телефонный звонок спрашивает, когда я возвращаюсь домой. В ответ я спрашиваю, где у меня дом, а Нью-Йорк поощряет нумадский образ жизни.
Декабрь был почти туристическим. Я гуляла по рождественским улицами города, фотографировала витрины и смеялась над Новым Годом без снега.
Витрины Bergdorf Goodman
Rockefeller Center
Улицы Парк Слоуп.
Мы жили у подруги на Манхэттене, я смотрела прямой эфир Научных боев, над которыми работала перед самым отъездом. Вот кто-то забывает вставить вилку в розетку, и у одного участника не загорается модель мозга, я злюсь через одиннадцать тысяч километров. Через полгода я буду говорить через 7 тысяч миль, а Научных боев с тех пор больше не будет.
На рождество я «нахожу под елкой» пять дней с собакой. Знакомые Артура из твиттера уезжают встречать рождество за городом, и мы остаемся в их квартире со Спаком.
Спак — бульдог из приюта, как и все спасенные собаки включает в себя небольшие проблемы. Нас просят избегать скопления детей и собачьих парков.
Мы живем в красивой квартире, где я нахожу планетарный миксер и пеку рождественский пирог на гроге, Артур играет в Fallout, а Спак просто спит или выпрашивает у меня сладости.
За фотографиями собачьей идиллии скрывается настоящий хоррор, как Спак не пустил нас в квартиру в первый день. Мы захлопнули за собой дверь, Спак спрыгнул с кресла и сорок минут рычал в трех метрах от нас. Дверь нельзя было открыть спиной, моя мечта встретить рождество с собакой рушилась под саундтрек недвусмысленного собачьего лая и моего повышенного пульса. Артур успокаивал меня тем, что «собака весит килограммов тридцать и спокойно может нас загрызть», я хотела звонить в 911. Артур, проанализировав годы своего собаковладения, аккуратно снял со стены поводок и позвал Спака на прогулку, Спак завилял хвостом и побежал с нами на улицу.
Через пару часов мы лежим на диване, я пью вино, еле удерживая в еще дрожащих руках бокал, Спак сладко спит на мне, иногда просыпается, чтобы лизнуть мне ногу и засопеть снова.
Эти пять дней были моим лучшим Рождеством, несмотря на поведение Спака и его слабую, но все-таки попытку съесть ребенка в кафе. Мы гуляли по Парк Слоуп, где я полностью растворялась среди других людей с собаками и детьми. Мы ели мороженое, пили по утрам кофе и не думали о том, что делать дальше.
На утро после Рождества воздух пах дымом. Я гуляла со Спаком по пустым улицам и представляла, как красивые люди за стенами красивых домов топят камин, распаковывают подарки и разогревают в микроволновке остатки вчерашнего ужина.
На это же утро на обочинах стали появляться елки. Елки здесь редко доживают до нового года, а отправляются на свалку начиная с 25 декабря. Я ворчу на них мысленно, а Спак — писает на каждую елку.
Встреча с родителями Спака стала моим первым культурным недоразумением. Нас позвали познакомиться с собакой и квартирой, я выбрала четыре капкейка к чаю. Мы пришли, я протянула перевязанную ленточкой коробку, мы не отказались от воды и мило поболтали, после чего ушли, без чая с капкейками. Приносить что-то к чаю (и ожидать чай) — это все-таки очень российская традиция.
Я вспомню эту историю через полгода, мои американские знакомые будут смеяться надо мной до цвета Red Velvet капкейка. Друзей не хватает отчаянно и всегда, в Нью-Йорке — особенно. Тогда же я пойму, что сломать барьер и стать чуть ближе с американцами — это начать друг над другом смеяться.
Новый год настает в Вашингтоне. Мы в гостях у Джеки, когда-то она жила у нас по каучсерфингу в Москве. Джеки изучает русский и год училась в Петербурге.
В Вашингтоне я запомнила метро, похожее на американский дайнер, и первый в моей жизни автомат, с которым я не смогла разобраться и купить билет.
Вашингтон занимает второе место в США по количеству образованных людей. Иначе, как бы люди платили за проезд.
Летом я прочту “The Hopefuls”, где Вашингтон описывают, как консервативный и закостенелый город, где каждый второй — политик или работает на политика, где каждый первый говорит взвешенно и разумно, где нет уличной музыки, сумасшедших, мусора и нью-йорских бейглов. Зато это все спрятано в домах смелых цветов.
Женщина и дом.
В новый год нас позвали на большую вечеринку, как из американских фильмов, где вот-вот должны вернуться родители, все разбежаться, а из спальни выползти полуголые подростки, так и не закончив первый секс. В очереди в туалет американец Бэн, узнав, что я русская, развлекает меня анекдотом: «Как называют человека, который говорит на трех языках? — Полилингв. Как называют человека, владеющего двумя языками? — Билингв. Как называют человека, говорящего только на одном языке? — Американец!».
Еще Вашингтон запомнился моими приступами социопатии и ненавистью к настольным играм. На большой домашней вечеринке, где все во что-то играли, я лежала на диване и читала “A Tale for the Time Being”. Когда-нибудь я догоню этих людей и покажу, что умею разговаривать.
В январе я нахожу небольшую студию в Риджвуде.
Джейсон, парень с крейглиста, улетает на пару месяцев в Мексику по работе, он писатель — это я понимаю по литературной награде в туалете, какой-то Бостонский университет вручил ему премию за реалистичность репортажей из Латинской Америки.
Мы тогда еще мечемся между тем, чтобы все-таки улететь обратно 15 января или остаться на чуть дольше. Скидываемся на два месяца аренды, деньгами, которых бы хватило на полгода жизни в Москве. Вместо запланированных пары месяцев Джейсон возвращается через полгода, наше «чуть дольше» тоже затягивается.
Мы въезжаем в квартиру третьего января, по случайному совпадению это будет из самых холодных зимних дней. В квартире поют и завывают трубы, я отправляю девушке Джейсона смску с вопросом, не взорвутся ли они. “It’s a perfectly healthy pipe making a normal sound for steam heat” — ответ Бриджит я переписываю на листочке от лица трубы и клею на саму трубу. Так мы переживем нашу первую зиму. Чуть позже, жалуясь на это на каждой вечеринке, я узнаю про паровую систему отопления Нью-Йорка и про естественный шум труб.
Этим же самым холодным вечером мы едем на Таймс Сквер на собачий концерт, где Лори Андерсон играет музыку на особой частоте, которая доступна только собачьему слуху. Под конец собаки воюют в унисон, а я перестаю чувствовать пальцы ног от холода.
Климат здесь, как и культура, контрастный до пределов. Зимой редко бывает ниже нуля, но любые минус 15 — это как московские минус 30, и ветер, от которого сносит шапку, выдувает душу и все мысли из головы. Вообще-то я с Урала, шутила я иногда, и надевала куртку под шерстяной свитер и пальто с подкладкой. Это пальто я сшила за неделю до отъезда и думала не брать, глядя на Нью-Йорские зимние пять-десять градусов. Носить колготки под джинсами я тоже научилась только здесь.
Пасмурные зимние дни фактурой похожи на московскую осень.
О том, что это зима знаем только мы и мета данные фотографии.
Солнечных дней куда больше, но в серость мне особенно нравится фотографировать город.
За одну неделю может быть так холодно, что мои руки отказываются доставать айфон, а может быть так тепло, что в самый раз дразнить московский фейсбук в декабре. Эти две фотографии были сделаны с разницей в три недели и лучше всего иллюстрируют климат Нью-Йорка.
В январе нас предупреждают о грядущем снегопаде. Накануне мы с русской подругой пытаемся встретиться в баре и едва находим открытое место в Вильямсбурге. Наташа предупреждает меня, что снегопад превзойдет мои ожидания и шутит, что он всегда выпадает на выходные, как идеальное оправдание не вылазить из кровати целый день.
Действие по прогнозу начинается в десять вечера пятницы и продолжается всю субботу, я возвращаюсь домой в начале одиннадцатого — ровно по расписанию начинает идти небольшой снег.
Утром мы просыпаемся в совершенно другом городе.
Хуже всего пришлось этой паре. Их голубиную жизнь я наблюдаю каждый день из ванной, иногда они садятся на мое окно и мы меняемся ролями, пока они смотрят за мной.
День мы проводим с оладьями, горячим шоколадом и включенным телевизором, потому что ничего смешнее, чем новости в этот день, я никогда не видела.
Самым зимним днем станет следующее воскресенье, когда весь город выйдет кататься на санках, каждый магазин выставит на продажу лопаты для уборки снега, а каждый американец вытащит из гардероба специальные снежные ботинки. Америка для меня — это когда у тебя есть специальное все для чего угодно, в мае мой знакомый сменил бутылку для воды на такую же, но в два раза больше, совершив таким образом переход на летнее время.
Буря века заканчивается так же неожиданно, как начинается, оставляя городу сугробы снега при типичных плюс пять.
В городе, где снега почти не бывает, вполне справедливая система его уборки. Городская техника чистит только проезжую часть, а каждый житель и владелец бизнеса обязан убрать тротуар напротив своего дома. Но из этого правила выпадают углы улиц, которые оказываются в ничьей компетенции, поэтому еще неделю анархисты без специальных ботинок плавают в сугробах и живут с мокрыми ногами (привет Артуру).
По снегу можно легко вычислить отсутствующих хозяев.
Квартира в Риджвуде станет для меня единственным подобием дома за этот год. Все, что я так отчаянно пыталась построить в Москве, здесь создается само в первый же месяц. Я насчитываю десяток хороших кофеен возле дома и знаю владельцев и продавцов в ближайших магазинах. Покупать молоко и фрукты у одних и тех людей бесценно.
Наверное, Нью-Йорк — это идеальный город, если хочется жить как в деревне, но в большом мегаполисе. Этому провинциальному духу были посвящены одни из моих заметок.
Может, это место для меня стало таким символичным, потому что именно там я адаптировалась к новому быту. Тогда я узнала, что средство для мытья посуды может заливаться в щетку, что тряпки для пола могут быть одноразовыми и заранее смоченными в дезинфицирующем растворе, что в магазинах бывают овощи, названия которых я не знаю, что все дешевле покупать по два, три и так далее, что когда-то можно перестать смеяться над литровым ополаскивателем для рта. Что тараканы любых размеров живут в квартирах любой стоимости.
Выносить грязное белье из дома и стирать в ландроматах. Стирка (двадцать минут) — это поход в любимое место за бейглом, сушка (еще двадцать минут) — поход за кофе.
У Артура одни штаны, поэтому он ходит стирать в моей юбке.
Найти самое вкусное индийское место для ланча.
Приготовить кокосовый тайский суп, основываясь на том, что выбор продуктов не лимитирован.
Купить первый пучок кейла, существования которого нет в Москве, а название похоже на ругательство либералов.
В этой квартире я встречаю своего первого нью-йорского таракана, размером с ладонь. Я закрываю вход в комнату шкафом и боюсь там ближайший час, пока Артур едет на помощь из Джерси.
Позже я понимаю, что это была ненормальная для нью-йорковца паника. Убив свой стыд баром, я признаюсь Меган, что у нас в квартире тараканы, на что она мне рассказывает десяток своих историй и шутит, что тараканы в Нью-Йорке есть даже у самих тараканов.
Весной мы ловим в квартире мышей, я трачу день на изучение гуманных способов борьбы с грызунами. Меган рассказывает, как поймала мышь в раковине с грязной посудой. Я заказываю на амазоне книгу The Elegant Cockroach и признаю право мышей жить со мной в одной квартире.
В феврале я снимаю студию, чтобы шить. Мой поиск запечатлен в посте Etsy блога.
Здесь есть вязальные машины, ткацкие станки и все для окраски ткани.
На одном из станков мужчина лет 35 ткет ковер. Он рассказывает о сложных отношения со своей мамой, которая недавно умерла от рака. Всю свою жизнь она волонтерила в африканских больницах и школах, они редко виделись, и он до сих пор держит на нее обиду, что она помогала чужим детям, не уделяя внимания своему ребенку. Этот ковер должен символизировать ее жизнь, долгую и сложную, а работа над ним — помочь мужчине преодолеть злобу и обиду.
В студии было все то, чего мне не хватало дома, — большие столы, много света, хороший утюг. Но я все же поняла, что люблю работать одна, и позже купила швейную машинку и оверлок на крейгслисте.
Место для работы с красками и тканью.
В начале марта моя одежда у другого проекта стоит на маркете в Бушвике. Я покупаю в икее рейл (на тот момент на практически последние деньги), печатаю бирки на одном листе и режу их специальной машинкой в студии.
На маркет приходит совсем мало людей, одежда скучает.
В марте я случайно захожу на выставку Андрея Касая. Собирается много прекрасных русских. Кажется, здесь и сейчас мы сотворили в Бушвике свой Брайтон формата Афиши.
Я слышу что-то вроде «охуенную икону купил кисти мексиканского модерниста», отчего-то очень радуюсь. Завтра начинается весна.